Это бьющая навылет боль. Это подкашивающая вина. Это перебивающее дыхание сожаление от осознания, что не можешь ни ненавидеть себя за содеянное, ни загордиться собой. Яксли был вынужден исправно появляться на работе, заниматься бумагами, сталкиваться с другими волшебниками, слышать новости, но... всё это время он был отрешен. Он словно жил в своем собственном мире, в вакууме, через который не проходил ни единый луч реальности. Только периодически Кэйвен "выхватывал" слухи, разносимые в Министерстве со скоростью света: «В семье Гамп произошла ужасная трагедия!», «Юная вдова, несчастная девочка», да и куча прочей требухи, о сути которой ведали лишь двое, но судачили - все. Яксли это вымораживало. Он переживал, как же тяжело всё-таки дается Элэйне, выслушивающей чужие слова соболезнования. Он беспокоился, что она не сможет выдержать, потом сплевывал и говорил себе, что его девочка сильная. Она выдержит это, пройдет через всё и еще покажет кем является на самом деле. Несгибаемой, стойкой, но в его руках, увы, такой хрупкой...
Кэйвен невольно возвращался мыслями в прошлое, которое так быстро и неуловимо затягивало его в мир воспоминаний, что ничего, абсолютно ничего нельзя было поделать - слишком мало давалось времени. Яксли заставлял себя снова и снова переживать моменты той роковой ночи, они болезненно врЕзались в его память, и избавиться от них, а что самое страшное - от их последствий, теперь невозможно. Кэйвен словно сходил с ума: сам себя изводил, сам корил, потом, будто то было проблеском (или наоборот, помрачением), вдруг начинал считать, что во всем произошедшем кроется какой-то сакральный смысл, до которого просто нужно дойти умом. Всё, что между ними было, всё связано, они связаны, в радости и в горе. Особенно в горе. Но потом это наваждение исчезало, и Яксли опять осознавал, что совершил из ряда вон выходящее: причинил немыслимую боль самому дорогому существу на свете, самому нежному и достойному счастья как никто другой. Правда, мысли о том, что она будет счастлива с другим, казались для Кэйва слишком невыносимыми, чтобы допускать подобное. Он убил Гампа без особой обиды, направленной именно на него. Ненависть Яксли была всепоглощающая, безграничная и, что самое главное, - безличностная. На месте Гампа мог оказаться любой другой парень, светлый, темный, любимый ею или нелюбимый. В сущности, это не имело значения. Центральным оставалось его отношение к самому объекту, к человеку, смеющему забирать у него то, что давно принадлежит исключительно ему. Кэйвен осознавал, что не обладает никакими правами на Элэйн: она свободна, и в этой свободе кроется главная причина его ненависти. Кэйв ненавидел не только ее избранника, не только себя, за то, что ему приходится из-за Лэйны делать, но и саму девушку, так безответственно играющая на его чувствах. Конечно, она знала, что в нем произошли перемены. Более того, она сама в том повинна, хочет Браун это признавать или нет. Она должна была понимать, что, столкнувшись с ней лицом к лицу, почувствовав вновь ее пьянящий аромат, Кэйвен не оступится. Он и в школьные годы не слыл трусом: все знали, что он не уходит, не отступает. Элэйна это знала, она умышленно оставила всё, как есть. Она так же повинна в произошедшем... Быть может, ее вины даже больше.
Вот ведь нравилось ей строить из себя сильную! Нужно вот было доводить до такого, просто необходимо было поставить гордость превыше всего! Она отказала ему, после стольких лет, после его прихода в ее дом! Она отказала. Именно это повлекло за собою ряд событий, в корне изменивших несколько жизней. Тогда, в спальне новобрачных, проходя мимо обессиленной эмоционально шатенки, Яксли отчетливо понял, за что будет ненавидеть себя ближайшие месяцы, если не годы. Она пыталась не смотреть на него, но он видел (или знал), что во взгляде ее застыли в тот момент отчаяние, неуверенность, страх. Не этого он хотел. Не этого ожидал и пытался вызвать. Она была гордячкой. И он подавил в ту ночь эту гордость. Во рту по-прежнему был горький привкус. Не этого он хотел. Лишь после того, как Яксли вышел из дома Гампа в ту злосчастную ночь, он смог осознать, что совсем потерял контроль над собой. Элэйне никогда не понять причин. Она всегда противостояла ему в школе, всегда показывала себя сильной и стойкой девочкой, а Кэйвен ныне всё давил и давил на нее морально, психологически, желая сломить и сделать себе покорной. Покладистой, послушной. И доказать себе и ей: это в его руках сосредотачивается власть - не в ее. Пусть не смеет любить другого, пусть не думает о просьбах...
Каждый вечер Яксли возвращался в свое поместье и запирался в кабинете. Он не мог спать, почти не ел, не мог сосредоточиться. Всё внутри было изорвано в клочья, всё горело и стонало. Но Элэйне было в тысячу раз хуже... Кэйвен помнил об этом и терзал себя пуще. Он всё портил. Всех людей, кто хотел с ним сблизиться он моментом отпугивал от себя, заграждаясь невидимой, но непробиваемой стеной. Лишь Браун сумела сделать подкоп, и теперь, вероятно, ужасалась тому, с кем осталась наедине в том замкнутом пространстве. Яксли уже решил для себя, что он потерял единственную из-за того, как резко и неожиданно раскрыл свою личину. Он не мог снова ворваться в ее жизнь... Он причинил ей слишком много боли. Не мог же Кэйвен просто так взять и прийти к ней в палату? Но еще более мучительно было вдали от нее... Одним из пасмурных дней, Яксли попросил своего единственного друга помочь ему выкрасть пациентку из Больницы Святого Мунго.
- Ты сходишь с ума, - бормотал Калеб, пересекая кабинет в Фате Моргане. Кэйв отдавал себе отчет в своих желаниях, но они слишком были хрупкими, чтобы дело откладывалось в долгий ящик: он мог передумать, опять мучиться, чтобы потом, спустя неделю, вновь прийти к выводу, что не может без нее и хочет, чтобы она жила с ним. Пусть ненавидит, пусть винит, пусть испепеляет его взглядом, пытается наложить Круциатус, но зато она будет рядом... В соседней комнате.
Недолго потребовалось уговаривать Калеба. Ему хватило всего-навсего одного встречного взгляда, чтобы обреченно выдохнуть и одобрительно кивнуть. Этим же вечером Пожиратели отправились на улицу, скрытую от глаз магглов заклятиями. Сначала в здание вошел Калеб, Яксли еще немного постоял на улице под моросящим дождем, а потом прошмыгнул следом. Яркие лампы, слепящие глаза, заставили мужчину опустить голову и вперить взор в пол, уложенный ромбовидной каменной кладкой. Калеб прошел буквально в дюйме и успел прохрипеть на ухо номер палаты. Первая цифра обозначала этаж, поэтому Кэйвен быстро нашел нужный, но вот со стороной пришлось повозиться. Сначала мужчина завернул не туда, из-за чего врачевательница поинтересовалась у него, к кому он пришел. Яксли неопределенно махнул, указывая на собственное горло: быть может, она сочтет его немым. Привлекать лишнее внимание не следовало. Медсестра ушла, и Яксли вскоре нашел нужную дверь. В палате лежала его Элэйн, измученная и уставшая от всех дневных посетителей, которых ей пришлось претерпеть за предыдущие часы. Кэйвен хотел было войти, но увидел капли на рукаве, и потратил еще какое-то время, чтобы воспользоваться заклинанием и просушить одежду. Ему не хотелось доставлять ей неприятные ощущения засчет мокрой ткани. Нажав на ручку и толкнув дверь, Яксли сделал глубокий вдох прежде, чем пройти вглубь помещения. Задернутые шторы и блеклый свет, освещающий помещение всё равно не сгладили белизну ее кожи. Яксли оказался неправ насчет ее состояния; оно намного хуже. Мышцы гортани свело судорогой, когда он одернул покрывало и опустился, чтобы взять ее на руки. Сдавленное «Девочка моя» вырвалось само собой и включало в себя какую-то нотку жалости и сожаления. Пожиратель подхватил миссис Гамп и удивился, сколь мало она стала весить. Сбросила пару кило в этой тюрьме. Он бережно вынес ее через дверной проем. Внизу уже кричали и суетились люди. По отчаянным возгласам, Кэйвен понял, что Калеб устроил какое-то представление, вот только какое именно, он не знал. Спустившись по служебной лестнице, Яксли смог беспрепятственно вынести Элэйну. Он бы трансгрессировал с ней, но боялся за ее здоровье. Ему пришлось идти так до основной дороги. Там их подобрал "Ночной Рыцарь". Яксли укрыл, точнее укутал, девушку в свою мантию и прикрыл ее лицо, чтобы никто не увидел несчастную вдову. Завтра во всех полосах выйдет новый броский безвкусный заголовок, касающейся объединенной семьи Браунов-Гампов. Но Элэйна будет далеко от них, далеко ото всего агрессивного мира. Она будет спать в теплой мягкой кровати в комнате, которую матушка обустроила специально для будущей миссис Яксли незадолго до своей болезни и скорой кончины*. Пройдя в дом, а потом и в комнату, Пожиратель тихо опустил девушку на подушки, раздел ее и накрыл одеялом. Одежду он унесет с собой, а для смены ей положит пару платьев на стул возле тумбы, а пока... Кэйвен всматривался в измученное лицо девушки. Он принес ей столько страданий, столько боли, но всё равно не находил в себе сил отпустить ее. Он был слаб, в отличии от нее: Элэйна уже давно захотела вычеркнуть его из своей жизни. Тяжело выдохнув, Яксли оставил Гамп отдыхать.

*я не помню, как мы договаривались: мать жива или мертва уже. напомнишь, я подправлю момент.