лучшие вещи – всегда не вещи. посиди со мной до утра.
если всё это сон, то лучше б ему быть вещим, чтобы тебя потом
не сочли пропащим, а меня – виновной в краже тебя.
выключи телефон. говори со мной. расскажи, как твои дела. [с.]

я слышу твои шаги. я слышу твой голос.
ты где-то совсем близко, ты где-то в районе подсознания. на подкорке осознания.
я трясу головой и закрываюсь руками: я не могу поверить, я не хочу в это верить. только не в это. закрываю глаза, делаю глубокий вдох – самое главное, это не забывать дышать. я все еще помню твою руку, твою изуродованную руку. твою обреченную душу. они плывут передо мной, они смеются. хочется кричать, хочется бить в твою грудь бессмысленными ударами и задавать тебе один и тот же вопрос. почему, Айзек?
почему?

этот день я запомню навсегда. этот день – кошмарный сон иронии судьбы. этот день. лучше бы я совсем в тот день к тебе не приходила.
но я смотрю на круглые часы, отбивающие раннее утро, и заплетаю волосы в твою любимую косу. я собираюсь к тебе. знаю, что в отличие в от меня, ты встаешь рано. даже слишком рано. из-за тебя я практически не высыпаюсь и почти всегда застаю тебя на пороге с министерской папкой в руке. тогда я прошу тебя остаться еще ненадолго. тогда я прошу тебя побыть со мной еще чуть-чуть. и уже тогда опаздываешь ты.
но сегодня я успеваю. сегодня я не хочу заставлять тебя ждать, пусть ты даже и не знаешь, что я приду. сегодня. почему именно сегодня?
запахиваю мантию и ищу глазами связку твоих ключей. где-то в коридоре, они должны быть где-то в коридоре. или, быть может, в кармане какой-то мантии. или даже в спальне на комоде. я смотрю на часы, которые бездумно отмерят наши минуты, и по комнате тихим шелестом проносится «акцио». в руку падает холодный металл, а пальцы сжимают его сильней. да, они были в коридоре.
совсем скоро тело пронизывает это колющее, выворачивающее чувство. это отвратительное чувство от аппарации. прислоняюсь лбом к какому-то столбу, от него веет сыростью и безразличием – вчера у них шел дождь. прислоняюсь лбом и продолжаю дышать. главное, это не забывать дышать. прислоняюсь лбом и проклинаю себя за то, что так и не привыкла к этим бешеным скачкам по местности. 
пусть лучше летучий порох, камин и пятна сажи на мантии и руках. пусть лучше здоровенная метла, на которой я держусь не дольше двух минут без посторонней помощи. пусть лучше маггловский автобус, которым мы как-то раз передвигались, просто ради смеха. пусть уж лучше все это, но не втягивающая в тончающую нить пустоты аппарация.
еще один вдох. еще один и я встану на ноги без помощи столба, который не раз выручал. еще один вдох и я смогу подняться на его этаж самостоятельно.
иногда мне кажется, что лучше бы этого вдоха не последовало.
но я открываю глаза и опускаю руки с сырого бетона, в пальцах все еще сжат один единственный ключ; его зубцы давно и прочно обозначили на бледной ладони следы своего пребывания. а владелец этих зубцов на ключе точно так же окрестил себя на моем пологом сердце.

я ступаю по темным ступеням, я открываю твою дверь. знаешь, я улыбаюсь. прежде чем зайти к тебе я всегда непроизвольно улыбаюсь. будто открываю свою дверь, будто захожу к себе. 
я захожу к тебе, как к себе домой.
ты всегда этому поражался. у тебя всегда это вызывало ту же улыбку. ту же самую.
[невоспитанная девчонка]
ты шепчешь у самого уха и начинаешь что-то говорить о том, чтобы сказала Алес, узнав о бесцеремонности своей дочери. ты колешься ухмылкой, ты царапаешь взглядом. ты порой недоволен этим, но спускаешь все на тормозах. ты порой недоволен мной, но пускаешь все на самотек.
[но перевоспитывать тебя уже поздно.]
а ты и не пытался.
в твоей квартире так холодно. ты почти никогда не разжигаешь камин, зато всегда распахиваешь окна настежь. ты распахиваешь окна и закрываешь душу. наверное, поэтому рядом с тобой всегда так холодно другим.
однажды я услышала от кого-то из Мунго, что от тебя пахнет угрозой. от тебя веет холодом. они говорили, что этот холод проникает им под кожу и обдает льдом нервные окончания. неправда. ведь это неправда, Айзек?
ну какая же может быть от тебя угроза?  чем ты можешь быть опасен?
ты же Айзек, мой Айзек. и ты никогда не будешь опасен.

в твоих коридорах так темно, кажется, ты никогда не зажигаешь свечи. я иду по ним инстинктивно, интуитивно. просто знаю, что сейчас будет поворот, а слабо мерцающая янтарем нить – какая-то статуэтка. никогда не понимала, откуда ты их набрал и зачем расставил по всей квартире словно ориентиры.
я подхожу ближе, я слышу свистящее шипение на сковороде. ты стоишь спиной к двери, спиной ко мне и дробным стуком отдаешь ножом по доске. неужели ты готовишь?
знаешь, я люблю, когда ты готовишь. в такие моменты ты напоминаешь папу.
помнишь, он тоже иногда готовил нам обед? мама тогда задерживалась на очередном приеме, а у него был долгожданный выходной. помнишь, он говорил, что не любит стряпню наших домовиков и накормит нас сам?
сколько нам тогда было, Айзек? кажется, я тогда еще даже в школу не ходила. кажется, тогда все было совсем иначе. но не у нас. только не у нас с тобой.
я смотрю на твои расправленные плечи и уверенные движения рук – ты так похож на папу.
– и что у нас сегодня на завтрак? – два тихих шага, я заглядываю тебе через плечо. я выхватываю отрезками моменты. я задыхаюсь от осознания их.
на тебе столь привычная отглаженная рубашка, на тебе столь привычный след усталости, на тебе все так привычно. и ты сам. на секунду создается впечатление, что все в порядке. что все обычно. но я выхватываю отрезки, в которых ты торопливо закрываешь левое предплечье и раскатываешь рукав белой рубашки.
сквозь тонкую ткань она словно светит. она будто прожигает ее и тебя самого. может быть, мне это только кажется, может быть, ее совсем не видно. может быть, она только светит на сетчатке моих затуманенных глаз.
– что это? – я смотрю на тебя, я не могу поверить. в твоих зрачках я вижу черную бездну, она стала еще шире, еще опасней для других. – что это, Айзек? мой голос звенит и ломким осколком режет тишину вокруг. мой голос дрожит и пробирает до костей, эта дробь проходит до самых костей. мне не нужен ответ, но я продолжаю повторять. я не хочу этого знать, но я продолжаю слышать.

я слышу твои шаги. я слышу твой голос.
ты где-то совсем близко, ты где-то_
но я не вижу тебя. я никого не вижу. я закрываю лицо руками, я не хочу смотреть на эту пустоту. ты что-то говоришь, требуешь от меня ответа, но мои глаза закрыты. сквозь них проникает в меня он, он расплавляет меня – этот рисунок. этот знак распятой обреченности, эта метка. его метка.
теперь и ты, Айзек, теперь и ты принадлежишь ему. как и эта метка на твоей руке. как и его люди вокруг. теперь и ты один из них. ты, мой Айзек, один из них. разве такое возможно?
неужели они были правы? неужели они все были правы? что ты опасен, что ты – угроза? неправда. это не может быть правдой. только не ты. и я задыхаюсь, забываю дышать. ты словно выкачиваешь из моих легких кислород, постепенно и мучительно, чтобы сразу не добивать до конца.
– зачем ты это сделал? – я открываю глаза, я смотрю в твою обреченную бездну. где-то там, глубоко, а может быть, совсем близко сгорает мой Айзек и возрождается из пепла он. пожиратель смерти. я хочу найти в твоих привычных чертах хоть что-то необычное. хоть что-то другое, за исключением твоей руки. но все так же, будто бы ты и не менялся, будто бы ты остался прежним. и от этого еще страшней.
самое страшное, потерять себя в его глазах.
самое страшное, это когда он не оправдывается, а просто молчит.
самое страшное, понять, что он принял это решение самостоятельно. его никто не принуждал. это самое страшное.
я хочу кричать, я хочу стереть ее с твоей руки до крови. хочу чтобы и ты почувствовал эту невыносимую боль, которая рассыпается внутри горячим песком по венам.
но вместо этого лишь безмолвный вопрос, отраженный в твоих зрачках-бездне: почему, Айзек? почему?

Отредактировано Hazel MacDougal (2013-06-26 13:10:21)